Новости

Александр Роднянский: Это мучительный внутренний разговор

В издательстве "Медуза" вышла книга украинского продюсера, режиссера и медиаменеджера Александра Роднянского "Нелюбовь. О путинской России в девяти фильмах". Александр Роднянский ответил на вопросы Радио Свобода.



– У меня стойкое ощущение, что люди, которые захлопнули дверь и уехали в никуда, – после 24 февраля, нынешняя волна российской эмиграции – у них перед глазами стояли финальные кадры из "Левиафана". Эта и другие картины, созданные Звягинцевым и вами, сформировали пусть и небольшую, но прослойку критически мыслящих людей в России. И это в какой-то степени может служить утешением…

– Я к этому определению отношусь, честно говоря, гораздо жестче, чем вы сформулировали. Хотя долгие годы, до 2022-го, я ровно так и отвечал – что я именно для этого и остаюсь в России. С которой страна, гражданином которой я являюсь, вообще-то уже восемь лет как воевала, с 2014 года. Целых восемь лет – до полномасштабного вторжения – я продолжал жить в стране, которую мои родственники, мои сограждане называют агрессором. И огромное количество людей, с которыми я работал и которые ко мне хорошо относились, именно из-за этого перестали ко мне так относиться. Все эти годы – до вторжения – я избегал в интервью каких-либо ответов на вопросы, связанные с Украиной. А самому себе объяснял, что живу в России для того, чтобы делать качественное кино, способное, как мне казалось, пробудить кого-то или, по меньшей мере, побудить к дискуссии, заставить думать. А после 2022-го, когда война превратилась в полномасштабную, мои иллюзии по поводу того, что можно кого-то с помощью кино исправить, переубедить, рассеялись. И эта книга – в том числе попытка поговорить с самим собой. Как же так получилось, что я – разумный, в общем-то, человек – продолжал надеяться на позитивный исход, когда все вокруг, в том числе и мой сын, уже говорили – "война". Поэтому я меньше всего нуждаюсь в утешениях; мне достаточно тех вопросов, которые я задаю самому себе. Это мучительный внутренний разговор. И нет более строгого критика в этом разговоре, чем я сам.